Елена Хмелева
БРЕТАНЬ ГЛАЗАМИ ИНОСТРАНЦЕВ

Когда звучит слово "Бретань", мало кто из современных людей может понять, о чем идет речь. При упоминании кельтов еще возникают некие отдаленные ассоциации с древними дикими племенами, жившими в первые века христианства где-то в Западной Европе и поклонявшимися каменным/деревянным истуканам. В памяти людей возникают образы воинственных ирландцев, отважных шотландцев. Наиболее начитанные говорят о валлийцах. А кто такие бретонцы? Кто-нибудь слышал о них?
В поисках ответов на эти вопросы я обратилась к своим однокашникам (однокурсникам и студентам с других факультетов) и просто к людям с улицы.

На этой диаграмме:
ось Х - № вопроса
ось У - процент людей, ответивших на вопрос

1 ВОПРОС (для проверки знаний): ЧТО ТАКОЕ БРЕТАНЬ?
1 ОТВЕТ: филологи: 90%
другие ф-ты: 97%} "не знаю, может быть где-то и слышал(а), но сейчас не припомню"
прохожие: 98,3%
Причем ассоциации абсолютно разные: кто-то делает удивленные глаза, напряженно думает, а затем смотрит на тебя, глупую, и пожимает плечами: "Девушка, ну зачем такую ерунду спрашивать? Каждый ребенок знает, что такое Великобритания". Другие, видимо изучавшие французский язык в школе, неуверенно предполагают: "А это случайно не название одной из французских провинций? Ведь есть же Шампань, Гасконь..."

2 ВОПРОС (для знающих, что такое Бретань): В ТАКОМ СЛУЧАЕ, ВОЗМОЖНО, ВАМ ИЗВЕСТНО ЧТО-НИБУДЬ О БРЕТОНСКОЙ КУЛЬТУРЕ (ХОТЯ БЫ О КУЛЬТУРЕ ДРЕВНИХ КЕЛЬТОВ)?
2 ОТВЕТ: филологи: романо-германское отделение без труда начинает длинное и велеречивое повествование об истории кельтов начиная с древних времен;
с русским отделением дела обстоят по-другому: знают о кельтах в общем из курсов английского языка и литературы Средневековья (предания, саги и т.д.), имеют представление о жизни предков-славян (спасибо курсу славянской филологии и древнерусской литературы). Отсюда некий собирательный образ европейских племен. Но не буду повторяться (см. начало доклада) - 97 % - более или менее четкая картина.
другие ф-ты: - источники информации - легенды, которые мама читала в детстве; обрывочные знания из школьной программы; коротенькие газетные и журнальные статьи об очередной археологической находке; интернетовсие сайты и, конечно, лидеры кинопроката (например, нашумевший "Властелин колец") - 70 % - "50/50".
прохожие: вспоминают по большей части фильмы с участием голливудских "Конанов".

3 ВОПРОС: ЕСТЬ ЛИ СХОДСТВО В РУССКОЙ И БРЕТОНСКОЙ КУЛЬТУРАХ, МИРОВОСПРИЯТИИ?
3 ОТВЕТ: филологи: 93% - "конечно же, существует сходство; в истории и культуре разных народов всегда есть общие моменты". Далее - уже индивидуально, каждый студент видит своё. Приведу здесь для примера слова моей однокурсницы: "Думается, что ничто так полно не расскажет постороннему наблюдателю о характере бретонцев, как их песни. В них вся душа народа. Заунывные, мелодичные, они захватывают. Слова для слушателя-иностранца могут быть непонятны, но образы, встающие перед глазами, красноречивее слов. Вот дикая земля, поросшая дроком (как тут не вспомнить русское поле, осеннее бескрайнее безжизненное русское поле?!). Вот женщина напряженно вглядывается в холодно-серую безмолвную даль моря. Вечереет. Надвигается непогода. Волны с воем накатывают на пустынный берег, обрушиваются на угрюмые черные скалы. Сильный ветер. Рыбачка зябко кутается в пуховый платок. Горячая влага медленно стекает по морщинистой щеке, быстро охлаждаясь и снова заставляя женщину ёжиться под напором свирепого ветра. В серых глазах затаились горечь и надежда. Так казачка, вглядываясь во мрак вечерней степи, ждет своего ненаглядного, терзаемая порывами обжигающего осеннего ветра. Сходство налицо".
другие ф-ты: 100 % утверждают, что "роднит Россию и Бретань единая судьба". "Какая?" - "А с нами кто-нибудь считается, а с ними?!" - риторический вопрос.
прохожие: 67,3 % - "да нет, ну что вы! У них свой путь, западная модель развития. А мы здесь при чем?"

4 ВОПРОС: ВАШ ФУТУРИСТИЧЕСКИЙ ПРОГНОЗ: БРЕТАНЬ В БУДУЩЕМ.
4 ОТВЕТ: филологи: 80 % затруднились ответить, 20 % - "отделившись от Франции, Бретань обрела независимость. Ей нужно время, чтобы расправить крылья"
другие факультеты: 32% - "мы слишком мало знаем о Бретани, чтобы делать какие-либо выводы. Но все же верится, что эту крошечную землю, которую "не стоит искать на карте мира", ждет лучшее. Ибо культура, зиждящаяся на старинных традициях и мало тронутая тлением цивилизации, крепка".
прохожие: 43 % - "И сами бретонцы, и иностранные исследователи должны поддерживать культуру, возраст которой измеряется веками, оберегать. И вообще, ужасно стыдно, что мы так мало знаем о Бретани, не интересуемся совсем. Да что тут Бретань, когда многим до собственной страны дела нет!"

Обстановка неутешительная. Опрос не только подтвердил предположение о неосведомленности соотечественников (думаю, в других странах показатели не сильно отличаются) насчет Бретани, но и затронул еще одну важную проблему. Дело в том, что в понимании современников Бретань неотделима от Франции.
"Бретань, до франц. бурж. революции конца 18 в. - провинция Франции, на п-ове Бретань. Гл.г. - Ренн. Нац.- бретонцы. В древности Бретань (Арморика) была заселена кельтами. В 5-6 вв. захвачена бриттами (бретонцами), с 9 в. - графство, затем герцогство. В 1532 присоединена к Франции", - читаем в БСЭ. Итак, история и география сыграли свою роль. Плюс к этому языковая политика Франции, направленная на искоренение диалектов. Бретонский язык устоял, сохранившись в деревнях (в городах распространялся французский). Франция все время старалась подавить, похоронить в своих недрах самобытность бретонской культуры.
Официально причисляемые к французам, бретонцы все-таки представляют собой народность, исторические и культурные корни которой хоть и переплетаются с корнями соседей, но имеют под собой иную почву. Четкая грань между жителями Бретани и Франции проводится еще в древнем предании о Конане Мериадэке. Арморика (а до Юлия Цезаря - Летавия), согласно преданию, маленькая провинция, заселенная с незапамятных времен крестьянами и рыбаками, издавна привлекала чужеземных завоевателей. В 361 г. от Р.Х. правитель Британии Максимиан Цезарь высадился в Арморике с твердым намерением покорить ее жителей и соседствующих с ними галлов. Властному потомку бритта королевского рода, римскому сенатору Максимиану это удалось. Галльские языческие племена были наполовину уничтожены. А великодушный британский владыка даровал Конану Мериадэку опустошенные войной земли Арморики со словами: " Я отнял у тебя родину - так пусть же эта земля будет новой Британией, а ты станешь ее королем. <...> Поля здесь плодородны, много рыбы в реках, и обильны леса. Лучше земли нет на свете". В этом предании галльские племена противопоставлены бриттским: "Не хотел Конан, чтобы бритты смешались с язычниками - галлами - и забыли свой родной язык. По его приказу все галльские мужчины были умерщвлены, а галльские женщины стали женами и служанками бриттов. А чтобы они не научили детей своему языку и не передали им языческую веру, каждой из этих женщин отрубили язык" (жестокие меры во имя сохранения бретонского народа!). Далее предание утверждает, что "местные правители стали отныне верными христианами, могучими и сильными воинами, и были не хуже других королей". Бретань - сильное самостоятельное христианское государство, готовое бороться при случае за свою независимость. Правитель его - иноземный завоеватель, но он готов защищать свою землю до последней капли крови.
Перенесемся теперь мысленно в век XIX вместе с героем романа Анатоля Франса "Пьер Нозьер". Что же первым бросается в глаза путешественнику-французу? Вот что он говорит: "Теперь кругом - тощие одичавшие поля; вместо цветущих изгородей и подстриженных деревьев их окружают низкие гранитные стены. За одной из таких оград стоит боковая плита обвалившегося дольмена, немого свидетеля бесконечно далеких времен. Когда-то, давным-давно, земля, верно, застонала от тяжкого его падения". Рассказчик изображает первозданную красоту природы Арморики: "Ланды - каменистые степи, поросшие дикой гвоздикой, карликовыми кустиками шиповника и мелкими цветами бессмертника, что стелется по самой земле, под небом, в котором морские птицы (иные из них были душами усопших) бороздили облака, похожие на видения Апокалипсиса". Это земля. Совершенно иные ощущения вызывает у читателя описание водной стихии. "Но вот мы приближаемся к пределу вселенной", - говорит повествователь, подготавливая к восприятию новой картины природы. "Попадаем на край света", - хочется добавить от себя. "Мы миновали ланды, поросшие дроком и колючим терновником, и чувствуем, как западный ветер веет над голыми, бесплодными песками. Вот Лескоф, его колокольни и менгиры. Еще несколько шагов - и мы доходим до мыса Раз. Справа от нас уже видна белесоватая отмель, которую бороздят пенные волны, бурлящие вокруг подводных камней. Это бухта Усопших. Здесь, на высоком утесе, который выдается в море между двумя каменистыми дугами берега, окаймленного рифами, кончается суша. Внизу бушует море, и, когда мы идем узкой тропинкой, прибой обдает нас мелкими брызгами. Перед нами океан, на пурпуровое ложе его опускается солнце. Океан расстилает вдали великолепную пелену вод, прорезанную там и сям черными скалами, с белой каемкой пены, и вдалеке мрачный и плоский, почти в уровень с волнами, покоится остров Сэн. <…> Вот где океан грозен, вот где он могуч! Бесчисленные скалы, меж которых бурлят пенные волны, кажутся остатками берега, затопленного пучиной морской со всеми его древними городами и жителями. Сейчас океан спокоен, он дремлет во сне величаво, спокойно рокочет. Лишь маслянистые длинные полосы, лоснящиеся на его серо-зеленой поверхности, изобличают коварное подводное течение. Древний бог, покоясь на останках прекрасной Атлантиды, доволен, он нежится под золотым дождем солнечных лучей, он широко и благостно улыбается. Но за этим покоем вы чувствуете силу". Автор говорит о большом и опасном спящем звере. Океан непредсказуем. Кто знает, что в себе таит коварная стихия?! - Знают жены не вернувшихся рыбаков. Дополняют картину мрачные штрихи, лишь подчеркивающие этот зыбкий покой: "Океан и скалы ежеминутно меняют облик. Волны катятся то белые, то зеленые, то лиловые, а скалы, только что ярко блестевшие прожилками слюды, вдруг стали черны, как смоль. Широкими взмахами крыл спускается мрак. <…> Мы еле различаем в сумраке уцелевшие или развалившиеся гранитные стены, замыкающие бухту Усопших. В вечерней тишине сквозь глухой рокот волн отчетливо слышится меланхолический крик больших бакланов. Этот час полон смертельной тоски; всё здесь - и утес, и ланды, и море, и свинцовый песок бухты - всё вопрошает: зачем жить?" (Невольно вспоминаются тютчевские строки: "Час тоски невыразимой!../ Всё во мне, и я во всем!..") Природа и смерть неразлучны для бретонцев. Земля, океан, небо - всё говорит о вечности. "Небо в Бретани прозрачно и глубоко, - продолжает рассказчик. - Его часто заволакивают туманы, они быстро сгущаются и тают вновь; небо почти всегда покрыто тяжелыми облаками, похожими на горы, и кажется, будто над тобой нависла какая-то другая земля, и только сквозь разрывающийся облачный покров порой проглядывает синь неба, влекущая к себе, словно бездна. В такие мгновения я понимаю, почему бретонцы любят смерть. Она влечет их к себе. Но они ее и страшатся, ибо для всякого живого существа смерть страшна! И нередко кельтскую душу прельщает небытие". Да и не только кельтскую. Вообще-то такая картина мира очень напоминает представления скандинавов:
Земля окружена океаном, в котором лежит кольцом змей Ермунганд. В океане живет великан Эмр. Жена Эмра ловит в свои сети тех, кто терпит кораблекрушение. За океаном находится Хельд - царство мертвых. Мир - жилище, расположенное вокруг огромного мирового древа - ясеня Иггдрасиль. Верхушка дерева упирается в небо, корни уходят в землю. О существовании мирового древа в бретонской мифологии я ничего не слышала, но вот яркие образы трех стихий и заокеанского царства мертвых присутствуют.
В западноевропейском средневековом романе о Тристане и Изольде (сюжет взят из кельтских сказаний) можно говорить о море как об особом персонаже. Море изменяет судьбу героев, с ним связаны переломные моменты в жизни людей. Море - путь в другой мир. Это одновременно символ смерти и спасения.
Образ смерти, тесно взаимосвязанный с образом океана, раскрывается и на страницах произведения Анатоля Франса. Его герой видит, что "над этими берегами реет смерть, она проносится на крыльях морского ветра над нашими головами, касается наших волос. Весь этот безотрадный залив Ируаз, простирающийся от о-ва Уэссан до о-ва Сэн, - гроза мореплавателей. Кораблекрушения здесь случаются часто. <…> Бретонские рыбаки, проплывая по фарватеру мимо Бек-дю-Раза, поют: "Спаси меня, Боже, мой челн так мал, а море так велико!" Трупы утопленников, погибших в Ируазе, прибивает течением в бухту Усопших. Не за то ли и дали этой бухте такое мрачное название, что она стала гостеприимной обителью мертвецов и хранит человеческий прах в белом песке, похожем на костяную пыль. По преданию, на ее берега привозили умерших жрецов древней Галлии, друидов, бывших скорее монахами, переправляли их в ладье на Сэн и там хоронили. Другие предания, собранные поэтом Бризе, рисуют этот мрачный залив как место встречи набожных усопших, желающих покоиться на о-ве Вещих Снов.

Являлся в полночь - каждый раз в грозу - за мертвецами.
И в бухте, в лодке, находил он мертвецов немало;
Полным-полнехонька ладья, чуть воду не черпала.
Но не страшась ни бурных волн, ни ветра грозового,
Он мертвецов всех довозил до острова святого.

Здесь еще живо предание, будто на этом берегу, стеная, бродят грешные души, а скелеты моряков, погибших при крушении кораблей, стучатся в двери рыбачьих хижин, моля о погребении. Крестьяне твердо верят, что в ночь на второе ноября, в день поминовения усопших, души несчастных утопленников несметными сонмами собираются на берегу бухты и из тумана доносится заунывное пение. Это покойники возвращаются на землю, их больше, чем листьев, опадающих с деревьев, толпа их гуще, чем трава, растущая в поле". Задумавшись о бретонских преданиях, рассказчик открывает "Одиссею" "на одиннадцатой песне, на песне усопших, которую древние озаглавили "Некия". Единственными толкователями [поэмы Гомера] в таверне бретонских рыбаков на берегу мрачной бухты, - по словам повествователя, - для него "были совы, стонавшие над головой, и морские чайки, дремавшие вдали на скалах". "Но иных мне и не надо было, - признается герой, - ибо они говорили о ночном унынии и об ужасе смерти". В произведении проводится множество параллелей между античной и бретонской культурами. Одиссей начинает свое путешествие в мир иной с того, что пересекает "океан, отделяющий мир живых от царства теней", а затем причаливает "к острову киммерийцев, над которым никогда не всходило солнце". "Он хочет вызвать тени усопших, скитающихся на угрюмом киммерийском острове". Одиссею необходимо увидеть тень прорицателя Тиресия, дабы тот указал царю Итаки, каким путем лучше плыть домой. В понимании рассказчика, "образ Тиресия [в поэме] обрисован довольно смутно. Он <…> похож на чародеев из "Тысячи и одной ночи" и на всех колдунов наших народных сказок (*имеются в виду французские сказки; но, позволю себе добавить, от русских тоже не сильно отличается). Но он был прославлен среди древних эллинов не меньше, чем волшебник Мерлин среди бретонцев… <…> Просты были верования тех героических времен!" Опустим пересказ событий этой песни. Очень интересный вывод делает повествователь по прочтении "Некии". Вот его мысли: "Я закрываю сборник ионийских песен… Передо мной в ночи вновь возникает бухта Усопших. Только что я был с Улиссом, но и тут я почти не отрешаюсь от античного мира. "Некия", созданная каким-то гомеридом, и "гверзы" бардов из Брейз-Изеля не так уж далеки друг от друга. Все старинные верования схожи между собой своей простотой. Эти родившиеся в незапамятные времена легенды об усопших остались в христианской Бретани мало христианскими. Вера в загробную жизнь в них столь же смутна и зыбка, как во времена гомеровы. Для сына Арморики, как и для древнего эллина, умершие продолжают уныло влачить свое существование. Оба народа одинаково верят, что, если тела усопших не похоронены в родной земле, тени их, стеная и моля, взывают о погребении (как тень Эльпенора молит Улисса). В мире кельтском, так же как и в мире эллинском, у мертвецов есть свое царство, отделенное от нас океаном, - покрытый туманом остров, где они обитают во множестве. У эллинов - остров киммерийцев, а здесь, поближе к берегу, - священный остров Вещих Снов. Гробницы как в героической Греции, так и у кельтов имеют одинаковую форму. <…> В Карнаке я видел могилу Эльпенора. Недоставало только весла, и археологи при раскопке унесли мирно покоившееся оружие и кости: это могильный курган архангела Михаила, возвышающийся на берегу "белого моря". Многие исследователи считают, что психологический кризис греческой культуры напрямую связан с пессимистичной и мрачной картиной загробного мира (у Анатоля Франса повествователь замечает, что "поэты, чтобы сделать облик Тиресия еще более трагичным, изображают его хранящим даже среди усопших горестное свое знание"; "каким бы ни был он чародеем в своей земной жизни, под землей столь же нечувствителен, как и все усопшие"). Для бретонцев уход из жизни - естественное явление. Смерть среди людей, приход ее непредсказуем и неизбежен. Воплощением смерти является образ Анку, встречающийся в легендах бретонских крестьян и рыбаков. Возьмем для анализа две легенды - "Анку приглашен на пир" и "Приключение Габа Лукаса". Первая представляет собой нечто вроде притчи с моралью в финале. Здесь повествуется о том, как благосклонен Анку к людям с добрым сердцем. Богач Лау ар Браз (из местечка Плейбен Крист) - хлебосольный человек, привыкший угощать всех жителей городка. В воскресенье народ толпился возле церкви, слушая объявление Лау о предстоящем пире. "А на том месте покоились под кладбищенской землей мертвецы. В суете люди забыли про них и топтались прямо на могилах.<…> И вот, когда народ уже собирался расходиться, какой-то слабый голосок спросил у Лау: "И я могу прийти?" Щедрый богач никак не мог ответить отказом. И вот "явился на пир запоздалый гость. С виду он был похож на нищего - не одежда на нем, а прилипшие к коже лохмотья, и от самого падалью пахнет. Вышел Лау навстречу гостю и усадил его за стол. <…> Никто его здесь не знал. Старики говорили, что странный гость напоминал им кого-то, кто давным-давно умер, а кого - никто не вспомнил. <…> Вместо головы у гостя череп мертвеца. Встал странный гость, отряхнул на себе лохмотья. Тут Лау увидел, что к каждой тряпице были привязаны кусочки гнилого мяса. Так и застыл Лау на месте от зловония и от ужаса". Тут гость представился: "Я - Анку. Хорошо ты сделал, что пригласил меня, как и всех остальных, и поэтому я хочу доказать тебе мою признательность. Я открою тебе, что осталась только неделя до твоей смерти. Так что ты успеешь навести порядок в своих делах. Через неделю я приеду за тобой на моей повозке, и, готов ты будешь или нет, но дан мне приказ увезти тебя туда, где собралось народу побольше, чем на твоей ферме". Вот так доброе сердце Лау ар Браза "помогло ему легко умереть. Да будет так с каждым из нас". Герой другой легенды - Габ Лукас - сумел избежать смерти, столкнувшись с ней лицом к лицу. Здесь вновь возникает зловещая фигура Анку: "Выехала повозка на дорогу. Две тощие лошаденки везли ее, такие костлявые, что даже в темноте это было видно. Совсем они не были похожи на лоснящихся откормленных коней из Низилзи. А сама повозка была сбита из голых досок, борта с обеих сторон болтались от тряски. И управлял ею худой человек огромного роста, такой же тощий, как и кони, которые везли его. Шляпа с широкими полями закрывала его лицо". Габ, сильно устав после работы, пытается остановить повозку, чтобы добраться до дому, но странный возница молча продолжает свой путь, не останавливаясь. И только дома догадливая жена сообщает Габу о том, кого он встретил на ночной дороге. Позже выясняется, что именно в это время умер хозяин фермы, откуда и выехала повозка Анку.

В русском фольклоре, в отличие от бретонского, ничего похожего не встречаем: персонификации смерти нет. Зато большое значение придается тому, как ведет себя природа: растения, птицы, животные. Небо, цвет воды оповещают о надвигающемся несчастье. Природа Бретани тоже "дает сигналы". Небо, ветер, океан говорят о многом. Природа и смерть неразлучны для бретонцев. И это очевидно для чужеземного наблюдателя. Очень много необычного замечает посторонний глаз в духовной жизни бретонского народа. Например, поражает дикое, но все же гармоничное, сосуществование христианской набожности с языческими воззрениями. Много воды утекло, многое пережила Бретань. Многое изменилось: каменные плиты (дольмены) теперь не имеют того магического значения, какое имели в древности. Они уступили в народном сознании крохотным, почти сказочным, часовням с источающими дивное тепло статуэтками Пречистой Богородицы, местных святых. Вот только звучат еще эхом суеверий далекие голоса языческих верований. Типичный пример - следующее описание: "За одной из оград стоит боковая плита обвалившегося дольмена, немого свидетеля бесконечно далеких времен.<…> В этом заброшенном дворце обитают черные гномики, "пульпике" и "кориганы", которые по вечерам, как только пастуший рожок созовет стадо в хлева, пляшут при свете луны и манят прохожих в свой хоровод. Все бретонские крестьяне знают, что дольмены - жилище гномов. Им также хорошо известно, что Карнакские менгиры - это великаны-язычники, превращенные святым Корнелием в камни <…>. Они утверждают, что некогда за святым погналась толпа язычников. Как известно, язычники были великанами. Слуга Божий побежал к берегу в надежде, опередив преследователей, вскочить в лодку и спастись от страшной гибели, но, не найдя лодки, он повернулся лицом к нечестивцам и, простерши руки в их сторону, превратил их в камни. Еще доныне эти камни зовут "Камнями святого Корнелия". С той поры как исчезли великаны-идолопоклонники, святой Корнелий стал исключительно покровителем рогатого скота. <…> Весьма соблазнительна мысль, что св.Корнелий - не кто иной, как папа Корнелий, который в 251 г.получил перстень с папской печатью и претерпел на папском престоле множество неприятностей. <…> Но следует сказать, что в Бретани он стал истым бретонцем. Он усвоил дух и обычаи крестьян Карнака, выбравших его своим покровителем и ходатаем перед Богом". (Невольно вспоминается курс славянской филологии: древние наши предки-язычники тоже выбирали себе "ходатая перед Богом", вернее, богами. Хотя функция была фактически та же (заступничество перед Высшей Силой), выполнялась она несколько иначе.) "Вот святой, вполне подходящий для местности, состоящей преимущественно из пастбищ. Его память празднуют 13 сентября, день этот совпадает с осенним равноденствием, и, по-видимому, престольный праздник святого Корнелия заменил собою какое-то языческое сельское празднество… Несомненно, даже имя святого Корнелия предназначено было для замены наименования древнего бога - покровителя рогатого скота. (*как и на Руси) <…> Подобно сельскому божку, место которого он занял, св. Корнелий принимает жертвоприношения. Ему приносят в жертву коров, но коров этих не закалывают. Их продают в пользу церкви. Продают и поводки, на которых приводят эти жертвы к алтарю. Существует поверье, будто скотина, привязанная в стойле этими поводками, не заболеет. Как видите, скупым и бедным бретонским скотоводам небесный ветеринар оказывает большие услуги".
Другой известный покровитель бретонцев - святой Колледок. "Слева от нас возвышается ажурная каменная колокольня церкви св.Колледока. Этот святой жил во времена короля Артура".
Далее следует легенда о христианском подвиге святого: "он убедил королеву [Джиневру] отречься от любви Ланселота, рыцаря Озера, внушил ей страстное стремление посвятить себя Богу и поверг ее, прелестную, счастливую, нарядную, еще полную грешной любви, к стопам Христа<…>. Кроткая королева вняла словам отшельника и поступила в монастырь. И об этом сложили в Бретани жалостные "плачи" и песни". Далее следует отметить интересное наблюдение героя в связи с описанием кургана архангела Михаила: "Курган, на который вы взошли, свидетельствует о бретонской набожности. Апостолы Арморики освятили этот курган, воздвигнув на его вершине часовню архангела Михаила. Он по воле своей то мечет молнию, то отводит ее; ему любы высокие места. Жены рыбаков приходят в эту часовню молить архангела отвратить от их мужей гибель в море. Ежегодно в ночь на 23 июня местные парни при восторженных криках зажигают костры Ивановой ночи, и на всех соседних холмах загораются в ответ такие же костры. Возможно, обычай этот восходит к самым древним временам. Взгляните теперь на невысокие холмики, разбросанные у подножия кургана… Это Босенно, то есть бугры, рассеянные между менгирами и океаном. Рассказывают, будто они прикрывают монастырь красных монахов. Там, говорят, происходили такие ужасы, что ни земля, ни небо не могли этого стерпеть, и в одну роковую ночь монастырь пожрало пламя. И доныне место, где погребены красные монахи, пользуется дурной славой. В сумерках на буграх вспыхивают огни и слышатся голоса, говорящие на незнакомом для христиан наречии". В этом месте проводились раскопки. Была обнаружена римская вилла, в святилище которой нашли терракотовые статуэтки - изображения Венеры Анадиомены и Богинь-Матерей. "Последние облачены в длинную, ниспадающую складками тунику, сидят в высоком плетеном кресле, держа на руках младенца, и очень похожи на Христианскую Богоматерь". И далее - вновь параллель с античностью: "Курган, на котором мы топчем травы, пропитанные соленой влагой, высок и широк, подобно кургану Ахилла и Патрокла.
______________________________________________________________________________________

Вообще выделяют две стадии существования фольклора. На I стадии фольклор свободен от религии. Постепенно в практической деятельности люди начинают использовать магические обряды. На Руси обращаются к Каляде, Масленице, Весне, Купале с просьбами о хорошем урожае, достатке, женитьбе и проч. Популярны жертвоприношения. На II этапе, т.е. после введения христианства, распространяется иконопись, церковная и апокрифическая литература. Язычество уживается с христианством. Многим языческим божествам изменяют имена: Иван Купала теперь становится Иоанном Предтечей, Никола зимний и вешний - Николаем Чудотворцем, Егорий (покровитель скота) - Георгием Победоносцем.
______________________________________________________________________________________

Воины, что покоятся под ним, были, конечно, вождями, прославленными среди народов. Но никакой Гомер не сохранил для нас их имена. На том месте, где мы стоим, какая-нибудь девушка варварского племени, более нежная, чем Поликсена, дочь Приама, так же как и она, была принесена в жертву. И между ландами и морем, под низко нависшим небом, возмущенная душа ее уносится вдаль".
Завершает свой экскурс по Бретани А .Франс эффектной картиной празднования Дня Прощения в одном из сел: " Известно, что в Бретани Днем Прощения называют День Престольного праздника. В этот день в церковь или часовню стекаются богомольцы, чающие получить отпущение грехов ценой исполнения благочестивых обрядов и какими-нибудь дарами святому или святой. В своей вотчине, - иронизирует автор, - бретонские святые не утратили сельской простоты. <…> Богоматерь Релекская желает получить в дар только белых куриц. Святая Анна, мать Ее, не столь прихотлива: она ни от чего не отказывается, и венец Ее украшен драгоценностями лорианских и кемперских дам". Толпа нищих, собравшихся возле церкви - "одна из красот Бретани, они слиты воедино с окружающими ландами и скалами". В праздничной процессии "некогда принимали участие моряки, они тащили обломки судна, на которых спаслись при его крушении, за ними шли выздоравливающие, держа в руках предназначенный для них, но теперь уже ненужный саван; затем были погорельцы, неся веревку или лестницу, благодаря которым они спаслись во время пожара. Особенно выделялись матросы Арзона. Это были потомки сорока двух моряков, которые во время войны с Голландией в 1673 г. посвятили себя святой Анне и тем спаслись от пушек Рюйтера". Далее читатель узнаёт, что "культ святой Анны Орейской восходит не более чем к 17 в. Происхождением своим он обязан видениям бедного фермера из Керанны по имени Ив Николазик". Святая Анна явилась ему и пожелала, чтобы Ее монастырь, разрушенный почти 10 вв. назад, был восстановлен. " Что за беда, - рассуждает рассказчик, - если крестный ход в Орэ, объединяющий такое множество людей общими для них верованиями, своим происхождением обязан галлюцинациям невежественного больного? Бретонец не одарен исследовательской мыслью. Он не умеет критиковать, и, право, ему не следует ставить это в вину. <…> Вера, говорят, утешает. <…> Если над этим задуматься, то, м.б., поймешь, что верующих чаще обуревает страх, чем радость. Верования бретонцев кажутся мне исключительно мрачными. Во всяком случае, они доставляют им не больше удовольствия, чем трубочка-носогрейка и бутылка водки. Эти упрямые, дикие и молчаливые люди подобны краснокожим, и, глядя на них, невольно предвидишь день, когда, бормоча псалом, выпивая и покуривая, они покорно умрут, глядя на ланды или на море".